Неугомонное зло - Страница 17

— Перестань! — Эстер тут же очутилась рядом и принялась искренне, но неуклюже похлопывать ее по спине мокрой рукой. — Кости не его… шансы ничтожны — один к миллиону. Ведь ты даже не знаешь — и никто не знает… где он.

— Я всегда знала, где он, — ответила Рут, убирая руки от лица. — Много лет он лежал в лесу Стоуви и ждал, когда его найдут. И вот его нашли. Скоро сама в этом убедишься!

Страшная находка толкала Рут к срочным действиям. Пора, пора ей сделать то, что надо было сделать еще много лет назад. Оставив Эстер на кухне — та хлопотливо готовила обед, — Рут поднялась к себе в спальню и вынула из платяного шкафа маленькую шкатулку палисандрового дерева.

Шкатулка была очень красивая, Викторианской эпохи, дорожная. Вначале в ней было множество отделений для всех нужных мазей, лекарств и других медицинских предметов первой необходимости. Шкатулка принадлежала еще ее отцу; видимо, именно он извлек внутренние перегородки и стал хранить в шкатулке не аптечку, а документы, в основном счета и расписки, связанные с приходскими делами. Рут поставила шкатулку на кровать и подошла к каминной полке. Там, под вазой, она хранила ключ. Повернув ключ в замке, она потянула за медную ручку, впаянную в середину крышки. Ноздри уловили знакомый слабый запах, сразу навеявший воспоминания о тех временах, когда шкатулкой пользовались по назначению. Запахло нюхательной солью, чем-то приторным — возможно, настойкой опия, лавандовым маслом и экзотическим гвоздичным. В шкатулке лежали бумаги, истертые, немного пожелтевшие конверты.

Рут вытащила их и разложила на покрывале. При виде фамилии адресата — «Мисс Рут Паттинсон» — к ее горлу подступил ком. И не от горя — она уже давно перестала горевать. И не злость, давно перегоревшую. Что же тогда осталось? Стыд… или вполне понятная стеснительность. Рут печально вздохнула. Стеснительность нельзя недооценивать. Стесняясь, люди совершают самые дикие поступки… или, наоборот, чего-то не совершают. Просто из-за того, что робеют.

Пальцы ее двигались как будто сами по себе; они извлекли письмо из верхнего конверта, и у нее сразу же заболело сердце. Она вспомнила, с каким нетерпением вскрывала конверт в первый раз, много лет назад! Как ей хотелось поскорее прочесть письмо! Тогда ей казалось, что каждое его слово дышит любовью и преданностью. Рут принимала за чистую монету его небрежные заверения в том, что она — единственная девушка, которая ему небезразлична. Да, его шаблонные фразы казались ей пылкими признаниями.

— Дура, дура, дура! — прошептала Рут.

Нет, не дура. Дурой она даже тогда не была. Наивной — да. И еще она была влюблена по уши и потому убедила себя в том, что все настоящее, неподдельное. Позже, перечитывая его послания, она поняла, что они написаны под влиянием момента и гормонов, а вовсе не из чувства любви. Письма молодого человека, юноши, в душе совсем мальчишки; ему приятно чувствовать себя взрослым мужчиной, но жаль жертвовать беспечностью, не хочется брать на себя ответственность, неотделимую от взросления. Молодой человек, написавший письмо, отличался крайним эгоизмом и избалованностью.

Мама когда-то сказала Рут: люди делятся на тех, кто берет, и на тех, кто отдает. Видимо, покойная миссис Паттинсон основывалась на собственном опыте. Ее муж был, что называется, не от мира сего; он старался видеть хорошее во всех, даже в своих почти безнадежных прихожанах. Рут знала, что мама права. Рут всегда была дающей, а он… ну да, он, разумеется, был берущим.

Рут засунула письмо обратно в конверт и положила его к остальным. Где их сжечь? В доме нельзя — увидит Эстер. Конечно, подруга все поймет, и все же Рут не хотелось, чтобы Эстер знала. Она сожжет их в саду. Правда, сейчас сыро, но это не важно, бумага все равно сгорит, стоит лишь поднести спичку.

Она на цыпочках прошла мимо кухни. Из-за двери доносились знакомые звуки: Эстер мешала что-то в миске деревянной ложкой, тихонько мурлыкая себе под нос. Выйдя из дому, Рут повернула за угол и очутилась в саду. Надо же — у себя дома приходится скрываться! Зайдя за тисовую изгородь, она приступила к делу. Все оказалось не так просто, как она себе представляла. Конверты горели плохо — только края чернели. Пришлось вынимать письма и жечь их отдельно. К ее ужасу, когда она поднесла спичку к первому листку, он вдруг взмыл в воздух и, горя, поплыл в сторону дома.

Рут громко чертыхнулась.

Она достала из конвертов все письма и каждое смяла в комок. Потом сложила кучкой на земле и подожгла все разом. Бумага горела хорошо, хотя почерневшие клочья то и дело взлетали вверх, выдавая ее присутствие. Рут надеялась, что Эстер не высунется из окна кухни.

Эстер и не высунулась, зато появилась другая фигура. О ее существовании Рут и забыла.

— Что это ты здесь делаешь?

От неожиданности Рут вздрогнула и резко повернула голову.

За ней внимательно наблюдала толстуха в клетчатой нейлоновой куртке и кримпленовых брюках — Дайлис Туэлвтриз, вылитый старый Билли, только в женском обличье. Ее широкое лицо, обычно бесстрастное, горело любопытством.

— Мусор жгу, — сухо ответила Рут.

Дайлис злорадно ухмыльнулась:

— Как же, мусор… Старые письма!

Рут хотелось ответить, чтобы Дайлис не совала свой нос в чужие дела, но грубить она не стала, а негромко возразила:

— Старые квитанции, всякие счета…

Дайлис не поверила ее жалким попыткам оправдаться. Склонила голову набок и смерила Рут задумчивым взглядом:

— И тебя тоже бросили!

— О чем ты, ради всего святого? — Собственный голос показался Рут чужим, незнакомым.